Сергей Маковецкий: "Уж неба не хватает, сколько звезд"

"Я еще молодой человек, которому 33 года"

Вы склонны подводить итоги, анализировать то, что сделано, не обязательно за годы?
— Я такими глупостями не занимаюсь. Какой в этом смысл? Я еще молодой человек, которому 33 года, а вы говорите о подведении итогов. Жизнь только начинается. Постепенно приходишь к осознанию многих важных вещей, радуешься профессии, удивляешься тем неожиданностям, которые она приносит на каком-нибудь 139-м спектакле. Думаешь: почему этого не было на премьере? Какие могут быть итоги? Итоги надо подводить тогда, когда наступит тишина внутри. Возникает другой вопрос: что делать дальше? И он не праздный. Это нормальный вопрос зрелого человека, думающего о том, что предстоит, чем еще можно удивлять? В первую очередь — самого себя.

Не теряется с годами интерес к профессии? Она у вас энергозатратная.
— Она действительно забирает много сил. Но пресыщенности нет. Актер ведь все время хочет работать. Другое дело, что многое уже попробовал. Какого еще персонажа сыграть? Можно взять классическую пьесу, и ее прочтение будет иным. Я ненавижу слово "трактовка", не люблю, когда Чехова осовременивают, делая его героев похожими на политических деятелей. Что имел в виду Антон Павлович, когда говорил о комедиях? Почему Костя Треплев стреляется, если это комедия? А Фирса заколачивают в пустом доме? Зачем придумывать что-то лишнее? Дело не в старых или новых формах.

Разве в спектаклях Римаса Туминаса вы не сталкиваетесь с необычным толкованием, в том же "Онегине"?
— Спектакль "Евгений Онегин" — не переиначивание автора, а следование ему. Да, на сцене нет самовара. Он у нас стоит за кулисами. Сколько ни ставь "Чайку", у каждого спектакля будет свой звук. Но есть звук, который мне нравится, а есть тот, что раздражает. Мне хочется в таких случаях сказать: "Дорогие товарищи, лучше возьмите другого автора! Зачем же так перекраивать текст, излагать его своими словами?" "Чайку-с не желаете-с?" — говорят у Островского. "Слушай, давай чаю бахнем". Напиши свою пьесу и бахай.

В школьные годы вы играли Счастливцева в "Лесе", с которого все и началось. Подходит вам эта фамилия?
— Я — Маковецкий. Никогда себя ни с кем не сравнивал — ни с живыми людьми, ни с персонажами пьес и фильмов. У меня своих скелетов в шкафу хватает.

Но разве сыгранные герои не живут в вас?
— Они живут, но мной не движут. Я от них ухожу. Иначе как играть сегодня Дядю Ваню, а завтра — Коврина из "Черного монаха"? Что произойдет, если я буду жить одним персонажем? Все они будут на одно лицо. Занавес закрыт, я пережил прекрасные мгновения, надеюсь, что и публика испытала такие же эмоции. Я выхожу из театра, сняв грим, какое-то время нахожусь в состоянии Деточкина из "Берегись автомобиля". Словно продолжаю раскланиваться. Актеры после спектакля могут с кем-то общаться, но чаще всего их глаза повернуты внутрь себя. Но наступает вечер, играется новый спектакль, и то, что было вчера, кладется куда-то на полочку, записывается на дискетку. Где хранятся все эти пьесы? Почему не путаются? Я же не произношу на "Дяде Ване" текст из "Черного монаха". Можно не играть спектакль много времени, но достаточно объявить, что завтра он состоится, и вам достаточно пройтись по пьесе, и она тут же вспомнится. Стоит объявить, что сегодня финальный спектакль, — и спустя время ластиком все стирается. Потому что больше не понадобится. Сколько таких спектаклей у меня стерто ластиком! Это феномен актерской памяти, который пытались изучить ученые мужи. Не изучается.

А что же с фильмами происходит?
— Тут другая степень затрат. Актер вынужден работать по 12 часов, играть много сцен, и не всегда подряд. Сегодня — из 8-й, 16-й и 24-й серии, и все в один день. Вы не просто учите текст, но должны посмотреть, что было в 5-й серии, что было до 8-й серии. Вы это учите и забываете параллельно, иначе на дискету ничего не поместится. Она же не безгранична. Это та техническая работа, которая не отменяет наполнение эмоциями, душу и нервы.

В кино вы часто работаете с одними и теми же людьми.
— Много их, слава богу. Владимир Хотиненко, Сергей Урсуляк, Александр Прошкин, Кира Муратова, Никита Михалков. С Вадимом Абдрашитовым, к сожалению, встретились пока лишь однажды. Пять картин сделано с Лешей Балабановым, две — с голландским режиссером Йосом Стеллингом.

Кому-то важно, чтобы были рядом близкие по духу люди, а кому-то все равно. Многие сегодня так работают.
— Как можно работать, когда тебе все равно? Я не представляю. Это их судьба. Мне не все равно. Это не значит, что мы — актер и режиссер — смотрим, как два сиамских близнеца в одну сторону. Но мы должны идти в одном направлении. Хороший режиссер выстраивает жесткие рамки. И, как ни странно, ты в них свободен. Это тоже парадокс. В жизни мы не любим, когда нам расставляют флажки. Но чем жестче рамки в кино и театре, тем свободней артист. Потому что точно понимает, чего хочет режиссер. Если материал не вызывает отклика в душе, то никакие деньги меня не соблазнят. Я должен получать удовольствие от того, что делаю. Хотя деньги никто не отменял. Это моя работа, единственное, чем я зарабатываю деньги.

Нужно обладать внутренней свободой, чтобы оставаться избирательным.
— Не знаю, свобода это или интуиция. Скорее все вместе. Даже больше интуиция. Плюс небольшой опыт. Душа на что-то откликается, а на что-то может замирать. Тогда ты от нее отклика не дождешься, как бы ты ни крутил своего героя. Как после этого работать? Просто произносить текст? Как быть, если душа молчит?

Неужели не бывает спектаклей, на которых душа молчит?
— Иногда кажется, что ты сегодня не в духе. Но это ощущение бывает обманчиво. Приходят твои друзья и говорят: "Серега! Ты так сегодня работал — как никогда!" А тебе казалось, что ты не сделал того, чего хотелось бы. Но это ровным счетом ничего не значит. Представьте, что хирургу неохота делать операцию. Он не в настроении, ждет вдохновения, а у него скальпель в руках. Всякое бывает — вдруг нападет хандра, не та погода за окном, ты услышал не ту информацию, и что-то изменилось в тебе. Ты же живой человек. Нервы у тебя не цементные. Они изнашиваются и иногда дают сбой. Многие почему-то думают, что актеры — не люди. А они так же реагируют на все, что вокруг, иногда даже острее, потому что более чуткие. Бывает грустно, а надо играть комедию.

"Уж неба не хватает, сколько звезд. Куда ни плюнь, всюду звезда"
Многим кажется, что актеры слишком хорошо живут. "Я так не отдыхаю, как они работают", — сказал один молодой зритель.
— Так говорят люди, не знающие, что это за профессия. Как-то на съемках фильма "Утомленные солнцем-2: Цитадель" Никиты Михалкова я целый день простоял с людьми, занятыми в массовых сценах. Шла грандиозная подготовка, пригоняли вагоны. И пока все это организовывалось, мы ждали. Сутками же составы не будут стоять, а какое-то определенное время, значит, ты должен мгновенно сделать то, что необходимо. Люди, которые провели со мной день, сказали: "Извините, пожалуйста. Мы негативно думали об актерах. Но посмотрели, как вы работаете, как ждали вместе с нами, и поняли, какая тяжелая у вас профессия. Мы-то просто стояли, а вам надо было еще и огромный монолог произносить, уложиться в 15 минут". Это сложная, мужественная работа. Нелегко играть финал роли, а потом ее начало. Но таковы технические особенности работы в кино. Есть режим, погода, лето и весна, которые быстро уходят.

У вас зритель все-таки интеллектуальный, подготовленный. Вы — не герой братвы.
— Ну почему? Мой зритель — любой. Братва меня приняла после "Макарова" и "Жмурок". Среди этих людей немало интеллектуалов. Они разберут фильм лучше всякого киноведа. Часто подходят молодые люди и говорят о фильмах Балабанова. Думаю: сейчас назовут "Жмурки" или "Брата", но вдруг слышу, что им понравилась картина "Про уродов и людей". "Это невероятно стильный фильм", — говорят они. "12" Никиты Михалкова, "72 метра" Владимира Хотиненко, "Ликвидацию", "Жизнь и судьбу" Сергея Урсуляка смотрят разные поколения. Значит, им это небезразлично. И не важно, чем они занимаются.

Какая жизнь начинается после того, как вы покинули театр, вернулись со съемок?
— Такая же, как у всех людей. Я же на небо не улетаю. Стою в тех же пробках, смотрю тот же телевизор, слушаю те же новости. Стараюсь какие-то вещи не смотреть и не слушать. Но все равно они не проходят мимо. Я так же реагирую, как и все нормальные люди. Так же раздражаюсь, когда вижу, например, открытую неправду.

Идете бороться с ней?
— Если есть повод и необходимость. Бороться с ветряными мельницами я не собираюсь. Хотя чаще всего с ними и борюсь.

Что вам сегодня предлагают режиссеры?
— Предлагают много. Есть надежда поработать над Достоевским в 4-серийном проекте Владимира Хотиненко "Бесы". Есть современные вещи, талантливо написанные. Главное — найти отклик в себе, а не просто согласиться. Важно понять, в одном ли направлении ты идешь с человеком, с которым предстоит работать. Если взгляды диаметрально противоположны, то как найти общий язык? Через силу? Я так не умею.

Если вы встречаетесь с молодым режиссером, с которым прежде не работали… Нет никакой гордыни?
— Я ведь работал с молодыми ребятами. У меня есть несколько курсовых работ. Александр Велединский когда-то пригласил меня в свой двадцатиминутный фильм "Ты да я, да мы с тобой". Я горжусь этой работой. С Мишей Морсковым мы сделали маленькую работу "Состояния", получившую множество наград на международных фестивалях. Какая может быть гордыня?

Один молодой режиссер мне сказал, что даже не представляет, как можно подойти к Маковецкому и тем более вместе работать, сомневался, будете ли вы слушать.
— Зря он так говорит. Значит, он еще неопытный и понимает, что мой опыт — это мой опыт. Взгляд со стороны необходим любому артисту. Надо смело подходить и рассказывать о своей идее. Если она интересна, то побеседуем. Почему бы не сделать что-то новое? Актер обязан слушаться режиссера. Не слушаешься — сам снимай кино. Не люблю, когда режиссер говорит: "Делайте что хотите!" Это уже не режиссер.

Начиная актерский путь, о чем вы мечтали? Совпали ли фантазии с тем, что есть теперь?
— Все, наверное, другое. Я ведь не помню, о чем тогда думал. Гамлета никогда не мечтал сыграть. Первокурсникам кажется, что все по плечу. Но приходишь в театр и понимаешь, что нужно начинать сначала. Не всегда у молодого актера есть дебют. У меня он был в Театре им. Евг. Вахтангова. Ты не один в театре. Иногда приходят роли, но чаще не приходят — те, на которые ты имеешь право.

А были мысли о деньгах и славе?
— Я не думал о деньгах и славе. Хотелось сниматься в кино. Любой актер скажет, что, конечно, хорошо быть известным человеком. Если он скажет, что его это не интересует, это будет неправда. Но ведь славы можно добиться и другим способом. Мы это видим сплошь и рядом. Уж неба не хватает, сколько звезд. Куда ни плюнь, всюду звезда.

Существует ли кодекс чести актера?
— Честно делать свое дело и не изменять профессии, уважать ее. А за этим стоит отношение к коллегам, партнерам. Где-нибудь на швейной фабрике установлено шикарное оборудование, а работницы не всегда делают ровные швы. А я считаю, что шов должен быть ровным, даже если его никогда никто не увидит. Ты-то знаешь, что он у тебя идеальный. Значит, ты никогда не позволишь себе бестактности к своему коллеге. Другой вопрос, что ты будешь от него требовать такой же отдачи. "Я это скажу своими словами", — говорит молодой артист. Нет, друг, эта сцена очень хорошо написана. Иди учить текст.

Урок!
— Не урок. Просто мы вместе в кадре. Он и я. И не имеет значения, что у меня 120 картин за плечами, а у него — одна. Будь добр, выучи текст. Я видел, как в кадре потрясающе вели себя Евгений Евстигнеев, Лия Ахеджакова, Евгений Леонов. Мне посчастливилось попасть в команду фильма "Сукины дети" Леонида Филатова, где работали потрясающие артисты. Я общаюсь в театре с Юрием Васильевичем Яковлевым, вижу, как он приходит в театр. Мне этого достаточно. Мне рассказывали, как на одной студии не приехала машина за Леоновым и другими "первачами". Девочка-ассистентка бегала, чуть ли не плачет. Они ей сказали: "Дочка, не волнуйся. Мы на трамвайчике поедем". Они не распальцовывались: "Где моя машина?!", "Ты… как тебя… кофе принеси!" Это и есть уважение к профессии и самому себе.